В понедельник, дело было к вечеру,

Голова болела, прямо адово,

Заявляюсь я в гараж, к диспетчеру,

Говорю, что мне уехать надобно.

Говорю, давай путевку выпиши,

Чтоб куда подале, да посеверней,

Ты меня не нюхай, я не выпивши,

Это я с тоски такой рассеянный.

Я гулял на свадьбе в воскресение,

Тыкал вилкой в винегрет, закусывал,

Только я не пил за счастье Ксенино,

И вообще не пил, а так… присутствовал.

Я ни шкалика, и ни полшкалика,

А сидел жевал горбушку черного,

Все глядел на Ксенькина очкарика,

Как он строил из себя ученого.

А я, может, сам из семинарии,

Может, шоферюга я по случаю,

Вижу, даже гости закемарили,

Даже Ксенька, вижу, туча тучею.

Ну, а он поет, как хор у всенощной,

Все про иксы, игреки да синусы,

А костюмчик – и взглянуть-то не на что –

Индпошив, фасончик – на-ка, выкуси!

И живет-то он не в Дубне атомной,

А в НИИ каком-то под Каширою,

Врет, что он там шеф над автоматною

Электронно-счетною машиною.

Дескать, он прикажет ей, помножь-ка мне

Двадцать пять на девять с одной сотою,

И сидит потом, болтает ножками,

Сам сачкует, а она работает.

А она работает без ропота,

Огоньки на пульте обтекаемом!

Ну, а нам-то, нам-то среди роботов,

Нам что делать людям неприкаянным?!

В общем, слушал я как замороженный,

А потом меня как чтой-то подняло,

Встал, сказал – за счастье новорожденной!

Может, кто не понял, – Ксенька поняла!

И ушел я, не было двенадцати,

Хлопнул дверью – празднуйте, соколики!

И в какой-то, вроде бы, прострации

Я дошел до станции Сокольники.

В автомат пятак засунул молча я,

Будто бы в копилку на часовенку,

Ну, а он залязгал, сука волчая,

И порвал штаны мне снизу доверху.

Дальше я не помню, дальше – кончики!

Плакал я и бил его ботинкою,

Шухера свистели в колокольчики,

Граждане смеялись над картинкою…

Так, давай, папаша, будь союзником,

До суда поезжу дни последние,

Ах, обрыдла мне вся эта музыка,

Это автоматное столетие!